Все то, что довелось пережить при обыске, задержании и во время пребывания в изоляторе можно аккуратно сохранить в памяти, а потом изложить в жанре документальной прозы, считает предприниматель Виестурс Тамужс, который все еще находится в Латвии под судом.
Виестурс Тамужс передал Neatkarīgā отрывки из своей будущей книги-дневника, в которой рассказывает о том, как однажды рано к нему пожаловали незваные гости — сотрудники Бюро по предотвращению и борьбе с коррупцией (KNAB), о том, как он оказался в изоляторе, и о том, каково там живется.
«Я задумал книгу в форме дневниковых записей об особо знаменательных днях моей жизни. В их числе и те два дня, когда меня задержали сотрудники KNAB и поместили в изолятор временного содержания. Я подумал, что обычному человеку, возможно, будет интересно взглянуть на происходившие события глазами очевидца, и поэтому делал заметки, которые потом превратил в литературный текст. В работе над созданием конкретных глав мне помогала публицист Элвита Рука. Надеюсь, что читателям портала понравятся мои тексты», — сказал Виестурс Тамужс, передавая Neatkarīgā для публикации свои заметки.
Фрагменты из дневника Виестурса Тамужса
20 июня 2018 года. День будет длиннее
В этот день я находился в своей рижской квартире. Приближалось солнцестояние, семья была в деревне, а у меня накануне было заседание правления ЛОФ (Латвийская федерация спортивного ориентирования). В деревню уехатьне успел, думал, что утром хотя бы в спортзал схожу. Позже собирался пойти на похороны мамы Ундины, венок уже был заказан…
Обычно я — ранняя пташка, в спортзал хожу к 7.30, но из-за насморка тянуло полениться. Проснувшись, я еще какое-то время раздумывал, идти или не идти в спортзал… Радовался прекрасному утру — пока еще все вокруг не прогрелось до зноя. На часах не было и восьми, я даже кофе еще не выпил, как вдруг раздался непривычно настойчивый звонок в дверь квартиры. Было ясно, что никто из членов семьи не будет так ломиться, кода от входной двери тоже никто не спрашивал, призраки и духи проникли бы сами… А этих звонивших надо было просто впустить. Я не из пугливых, открываю. За дверью трое мужчин и одна дама, все в гражданском, без особых опознавательных знаков. Ни униформы, ни пистолетов, ни наручников, только служебные удостоверения и большой ящик (позже я понял, что он предназначался для конфискованных вещей).
«Доброе утро! Мы из KNAB, у нас есть ордер на обыск вашей квартиры», — так началось наше знакомство. Хотя я не понял, о чем идет речь, но вижу, что люди солидные, деловые, к тому же у них численное преимущество, так сказать… Пожимаю плечами и говорю, мол, заходите. Еще не до конца осознаю всю серьезность ситуации, скорее, воспринимаю это как неудачную шутку. Спрашиваю: «Нужно ли мне сейчас, как в кино, звонить адвокату?», на что получаю утвердительный ответ — «Да, было бы желательно!». Сижу в халате и ищу в телефоне номера адвокатов. Конечно, в первую очередь звоню Мартиньшу Квепсу, но он не отвечает. Я знаю нескольких адвокатов, с одними у меня знакомство деловое, с другими, если можно так сказать, общественно-дружественное, но тут уж нечего сортировать, надо звонить всем подряд. В такую рань не отвечает ни один, ни второй, ни третий… Дозвонился до Алдиса Гобземса, тот, узнав причину звонка, корректно отказывается, дескать, начал работать в политике и не может быть вовлечен в такую ситуацию. Понимаю, но что делать — не знаю! Решаю хотя бы надеть брюки, это мне позволяют. Зайдя в спальню, вижу, что на тумбочке лежит большая сумма наличными, как раз вчера я взял в банке 15 000 евро на строительные расходы.
Надеваю брюки и думаю — отнимут, обязательно отнимут! Но если обыск, то скрывать бесполезно. Пусть деньги лежат, где лежали... Тем временем звонит адвокат Мартиньш. Выслушав меня, извиняется, что не сможет прийти сам, но молниеносно организует своего коллегу. тут же звонит адвокат Саулведис Варпиньш и говорит: «Еду!» Я испытываю облегчение, мне кажется, что все уже почти разрешилось, все недоразумения сейчас прояснятся. Я даже позволяю себе приготовить завтрак, предлагаю своим гостям, но они отказываются — такой у них регламент. Чтобы не отравили. Ну, нет так нет, навязываться не буду. «Но, уважаемые, — говорю я им, — не могли бы вы сделать это побыстрее? Я через несколько часов должен быть на похоронах, у моей многолетней партнерши по бизнесу умерла мать, мне еще надо одеться и успеть съездить за венком. Сейчас девять часов, мы же к полудню закончим?»
Оперативники не теряют ни самообладания, ни бдительности. Хорошие, действительно корректные люди, хорошо обученные... «Боюсь, что день будет длиннее», — это все, что мне ответили, посмотрев на меня как на неразумного ребенка. С сочувствием, но свысока. Адвокат приходит через полчаса и здоровается с оперативной группой как со старыми знакомыми, для него такая ситуация не в новинку. Начинается бумажная работа. Саулведис сам выписывает себе ордер, дающий ему право защищать меня. Следователь, в свою очередь, сообщает, что меня обвиняют в незаконном финансировании партий. Для меня это настоящий сюрприз!
Пытаясь отследить логическую цепочку, я прихожу к выводу, что обвинение связано с договором о консультациях, который я два года назад заключил с Атисом Закатистовсом. Начинается обыск. Оперативники зачитывают ордер на обыск и сообщают, что они должны изъять любые носители информации, и принимаются за работу. Они все делают аккуратно, по отработанной схеме, ни один ящик с чулками или бельем не остается без внимания. Стены и полы не взламывают, но все доступные уголки обследуют весьма тщательно. Двое обыскивают, двое записывают. Телефоны отобрали сразу, в том числе и старые, и принадлежащие детям, но находящиеся в квартире. С этого момента я остаюсь без связи.
Личный компьютер сразу привлекает их интерес, но я забыл пароль. Войти в него можно с помощью отпечатка пальца, но требовать отпечаток пальца оперативники, оказывается, не имеют права, поэтому просто забирают компьютер. Но за компьютер жены я позволяю себе побороться. В нем — ее научная работа, исследование о бразильских латышах. Этой темой она как историк занимается уже десять лет, и лишиться этой работы для нее было бы катастрофой! Оперативники спрашивают, знаю ли я пароль и могу ли открыть файлы. Знаю, открываю, показываю… Они убеждаются, что в компьютере действительно только материалы исследований, и не забирают его в свою коробку. Спасибо им за это! То, что никаких носителей — простых или подозрительных — у меня нет, даже не пытаюсь объяснять. Если их работа — искать, пусть ищут. Ни в постели, ни в шкафу между тренировочными костюмами ничего нет. Как ни странно, кошельки с криптовалютой следователи проигнорировали. Интерес не вызвали и наличные деньги, и содержимое сейфа: небольшие суммы в разных валютах и документы оффшорных компаний.
После каждой находки оперативники сверяются с ордером, который предписывает изымать только носители информации, и поэтому все остальное отодвигается в сторону. Квартира большая, так что обыск с последующим составлением протокола, его зачитыванием и подписанием занимает два часа. Делаю это быстро, поскольку настроен еще успеть на похороны. Ведь все, что хотели взять, уже взяли! Еще пару раз напоминаю: «Ребята, обыскивайте быстрее, чтобы я попал на похороны». В ответ следует весьма дружеская, этакая шутливая реакция. К любой ситуации через минуту можно привыкнуть, да и присутствие адвоката успокаивает. Но когда протокол обыска подписан, и кажется, что все уже закончилось, мне зачитывают еще одну бумагу — ордер о моем задержании. Я понимаю, что на похороны не попаду, и что недоброжелатели, которые устроили для меня это шоу, поработали основательно.
В этот момент адвокат заявляет: «Пишите, что задержали его в 8:30 — тогда, когда вы вошли в квартиру. Ничего страшного, что ордер о задержании зачитан сейчас, ведь, по сути, свобода передвижения была ограничена уже тогда». Следователь не спорит и соглашается с адвокатом. Мне эта специфическая арифметика еще неизвестна... Задержать, как оказалось, можно на 48 часов. Если они истекут в 11:30, то, скорее всего, оставят в тюрьме на две ночи. Если раньше, то увеличивается вероятность того, что выпустят уже вечером следующего дня, поскольку чиновники начинают работу в восемь и к половине девятого точно не смогут подготовить все необходимые для освобождения бумаги. Следовательно, зафиксированное в протоколе время задержания в этой ситуации может иметь важное значение, от этого зависит, придется ли мне провести под стражей одну ночь или две.
Следующий сюрприз: сотрудники KNAB сообщают, что теперь мы поедем проводить обыск по задекларированному адресу. «У меня даже ключа от этой квартиры нет, не живу там уже десять лет», — поясняю я. «Кто же там живет?» — спрашивают. Думаю, они и сами это знают, но отвечаю, что сын с женой. На вопрос, будет ли там кто-то дома, ответ отрицательный. Сын — врач, работает в реанимации, скорее всего, на работе. Невестке самой только что сделали операцию, она, насколько я знаю, еще в больнице. Позвонить не могу, потому что телефон отобрали. Затем следует следующая новость — обыск должен проводиться и в моей собственности на селе. «Там кто-нибудь есть?» — «Да, жена с внучкой».
Понимаю, что надо собираться. Поскольку я задержан, спрашиваю: «А наручники будут?». «Обойдемся без них», — решают они и разрешают мне собрать вещи на случай, если придется ночевать не дома. Напоминают, чтобы я взял лекарства, если я их принимаю. Затем, выйдя из дома, следуем к неброскому, нетрафарированному автомобилю Škoda. Меня сажают на заднее сиденье, с обеих сторон — по оперативнику, и мы отправляемся в путь.
Сначала подъезжаем к квартире сына и констатируем, что там никого нет. Об этом снова нужно подписать бумагу. Отправляемся в деревню. По дороге останавливаемся на бензоколонке, где у моих спутников имеется единственная возможность поесть. Они и мне дают десять евро наличными, о деньгах я в спешке забыл. Со стороны мы, наверное, напоминаем обычную компанию друзей, спешащих насладиться летом. Интересно, что отношение сотрудников KNAB, скорее, сочувственное, в маленьком салоне автомобиля на заднем сидении мне, втиснутому между двумя сотрудниками, весьма неудобно, и они после небольшого обсуждения предлагают мне пересесть на переднее сидение. Это противоречит регламенту, но они видят, что я никуда не собираюсь бежать.
Когда мы доезжаем до места, жена уже все знает. Друзья позвонили, поскольку о задержании Артусса Кайминьша и Виестурса Тамужса в этот день сообщили все СМИ. Бригита вела себя спокойно, паники не поднимала и пыталась угостить всех супом. Бедные следователи не могли поесть нормальную еду, а я съел, сколько смог. Загородный дом большой, электронных носителей там нет, но если подходить к вопросу чисто формально, то данные содержит и моя коллекция виниловых пластинок — около полутора тысяч экземпляров. С интересом жду, будут ли перебирать пластиники на полке. Нет, оказывается, оперная музыка, записанная в аналоговой системе, следователей не интересуют.
Внучке компания нравится, в три года любой гость кажется хорошим. Кате особо выделяет женщину-следователя и с настойчивостью ребенка требует: «Тетя, почитай мне книжку». И она читает, почему нет? Но Кате требует еще, и еще, пока следователь не засмеялась и не закрыла книгу. «Дальше читать не могу», — говорит она. «Почему?», — спрашивает Кате. «Не могу, тут про собачью будку написано», — отвечает следователь больше для нас, взрослых. Книга называется «Приключения Пифа», и у следовательницы проснулось чувство юмора, она проводит параллель с передачей Suņa būda («Cобачья будка»), которую вел Артусс Кайминьш. Но Кате не отстает. «Куда ты поедешь? Что ты будешь делать? Я тоже хочу!», — кружит она вокруг дамы, пока не получает совсем серьезный ответ: «Ты сначала окончи школу, потом — вуз, а потом еще дважды подумай, хочешь ли ты делать такую работу, хорошо?». Кате обещает подумать, а мы садимся в машину, чтобы вернуться в Ригу. При обыске ничего не найдено, но я, по крайней мере, сыт.
На обратном пути мы снова заезжаем в квартиру сына. На этот раз он оказался дома. Опять все изучают, но обратить внимание особо не на что. Сын показывает свой компьютер, оперативники осматривают и оставляют в его распоряжении — там тексты о медицине и истории болезней пациентов. По логике теперь надо ехать на мое место работы, но я поясняю, что сейчас там практически не работаю. Оперативники тоже понимают, что даже если бы там и находилось что-то компрометирующее, то после ажиотажа в СМИ уже пропало бы. «В офис едем?», — еще раз переспрашивают они. «Нет, — говорю я, — вы же видите, что смысла нет никакого». «Хорошо, — соглашаются сотрудники KNAB, — тогда едем в наш офис!».
Пора, день уже близится к вечеру. К офису на улице Цитаделес мы подъезжаем со стороны бокового входа, чтобы не встречаться с журналистами — это предложили сами следователи. Перед началом допроса адвокат Мартиньш Квепс кратко инструктирует меня: «В связи с тем, что твой статус «подсудимый», ты по закону имеешь право ничего не говорить на допросе. Если чувствуешь усталость, может, это будет разумнее, чтобы случайно не сказать что-то, что можно было бы неправильно истолковать».
Меня ведут в не очень уютную переговорную комнату с привинченной к полу мебелью и стеклянными стенами. Не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что каждое произнесенное здесь слово записывается. Следователь в прятки не играет, а лишь риторически спрашивает: «Вы, наверное, не будете давать показания?» Вместо меня отвечает адвокат, который заявляет, что его подзащитный воспользуется своим законным правом хранить молчание. Я просто слушаю, соглашаюсь и подписываю очередные бумаги. Столько подписей, как в этот день, я давно не ставил! Допрос окончен, но я не услышал ни одного вопроса. Чувствую себя странно. Оперативник смотрит на меня чуть ли не виновато и говорит: «Мне все-таки придется отвезти вас в изолятор». Моего согласия никто не спрашивает, и внутренне я к этому уже готов.
Вечер 20 июня и 21 июня 2018 года. День в изоляторе
«Седьмым небом» изолятор прозвали за то, что именно там он и находится — на седьмом этаже комплекса МВД в Чиекуркалнсе. В изоляторе решетчатые окна, из которых видно только небо. Внизу выдают паспорта, а наверху их отбирают и заставляют переосмысливать жизнь. Уже въезд в этот комплекс особенный: машину в определенном месте запирают, перед ней и позади нее опускаются железные ворота. Из машины выход — только в лифт. В нем две кнопки — первый и седьмой этажи. Все встреченные по дороге люди были хорошо натренированы и к дискуссиям не располагали, зато я как автомат должен был бесчисленное количество раз называть имя, фамилию и персональный код.
Первая остановка: приемная, где подписывается что-то вроде акта сдачи-приемки. KNAB меня передает, учреждение принимает. Этим занимаются три сотрудника, напоминающие персонажей из фильмов Феллини: один очень худенький и высокий, второй довольно полный, третий — женщина. Судя по всему, она медик. Пока мужчины занимаются делопроизводством, она довольно подробно расспрашивает меня о состоянии здоровья. К уловке: «у меня очень болит живот» не прибегаю. Из рассказов сына знаю, что в этом случае везут в приемное отделение «Гайльэзерса», и там уже сразу видят, симулирует человек или действительно болен.
Я не пытаюсь затягивать всю эту процедуру, делаю что велят. Фото анфас, фото в профиль, затем измеряют рост. Медик советует выпить лекарства и взять с собой выданный пластиковый стаканчик. Меня заставляют избавиться от всего, что на мне одето. Отбирают и записывают абсолютно все, включая обручальное кольцо. Пока я стою в одних трусах, все вещи прощупывают до последнего шва. Кульминация этого процесса — заставляют снять трусы и сделать три приседания. Это несложно, но ситуация беспрецедентная и не очень комфортная.
Потом разрешают одеться и отдают вещи. Все строго по списку: две пары брюк, две пары трусов, две рубашки и пара носков, пять журналов или книг, медикаменты. Если берешь свои гигиенические принадлежности, то нужно подписаться, что ты отказываешься от предлагаемой ими зубной пасты. Все процессы идут неспешно, поэтому я использую время, чтобы максимально ознакомиться с обстоятельствами, в которых мне придется провести последующие дни. Например, внимательно знакомлюсь со всеми инструкциями, которыми облеплены стены. Внимательно читаю нормы тюремного питания, заверенные подписью премьер-министр Айгарса Калвитиса. В этот момент вспоминаю, что суп Бригиты я съел уже довольно давно и спрашиваю: «Будет ли душ и ужин?». На меня смотрят как на марсианина, и я понимаю, что не будет. Сколько сейчас времени, я не знаю, потому что часы, как и все мои личные вещи, у меня отобрали. Но какое это имеет значение?
В камеру меня сопровождает конвойный с внушительным арсеналом оружия на поясе. Делать можно только то, что конвой говорит, его команды должны исполняться буквально. Например, мы идем по коридору, который через определенные промежутки перегораживают металлические двери-решетки. Конвойный открывает их карточкой. Когда я подхожу к решетке, меня заставляют встать на специальную позицию напротив зарешеченных дверей, они открываются, потом надо пройти в дверь и остановиться, затем выходит конвойный, и решетки снова закрываются.
По дороге заходим в не очень приятное помещение без окон, где у меня снимают отпечатки пальцев. Интересно, что в эпоху современной электроники, где в каждом аэропорту есть сканер отпечатков пальцев, МВД Латвии мажет своим подозреваемым ладони черной краской, как на заре криминалистики. Вспоминаю, что однажды у меня уже снимали отпечатки пальцев — когда «хорошие полицейские» пришли на Дарза, 2 после ночного визита «плохих полицейских» и экспроприации сейфа.
В следующем недружелюбном помещении мне выдают черное одеяло из какой-то особенно грубой ткани. Зато особую щедрость мое государство проявляет ко мне при выдаче туалетной бумаги — мне полагается целых шесть метров в день! Интересно, обсуждал ли эту норму Кабинет министров и подписывал ли премьер-министр Калвитис соответствующий акт? У меня есть черное одеяло, развевающаяся лена туалетной бумаги и, благодаря чуткости тюремной докторши, пластиковый стаканчик. Со всеми этими вещами я оказываюсь в своей угловой камере за огромной кованой дверью с огромными петлями и окошком. Вспоминаю фильмы про суперменов и обдумываю, можно ли было бы прорваться? Нет, определенно нет. Свое придется отсидеть — без вариантов.
Камера небольшая, примерно два на три метра. У входа за ширмой располагается монолитное образование — горшок из нержавеющей стали и раковина. Еще раз с благодарностью вспоминаю тюремного врача: если бы не стаканчик, воду из крана пришлось бы пить из горсти. Вода нормальная. Зеркала нет. Кровать, небольшая табуретка, привинченный к стене стол. Постельного белья нет. Окно находится довольно высоко и за решеткой, конечно. Решетка очень массивная.
Я высокий, так что хотя бы вижу небо, но не более того. Пол бетонный. В помещении чисто, ремонт сделан недавно, отмечаю, что стены окрашены с некоторым представлением о дизайне — использованы целых два уродливых оттенка коричневого цвета. Я все изучил, единственное, что осталось для меня непонятным, это маленькая стальная плитка, вмонтированная в стену. Зачем? Для чего?
Оцениваю условия для сна, все как будто хорошо. В потолке вентиляционный люк, все время поступает свежий воздух. Температура комфортная, звукоизоляция хорошая. Лишь издалека доносятся какие-то звуки, напоминающие, что на «Седьмом небе» я не один. Но — все время горит лампа дневного света, светит прямо в глаза. Делать нечего, который час, неизвестно. Летней ночью это трудно определить. Не поддаюсь панике и грусти, группируюсь сразу, но все равно становится так грустно и так одиноко…
К счастью, внутренний распорядок жизни в изоляторе не позволяет долго скучать, здесь проводятся вечерние и утренние проверки. Снова нужно назвать имя, фамилию, персональный код. Я размышлял над смыслом этой процедуры, неужели я мог бы за такой короткий срок совершить какой-нибудь подвиг в стиле графа Монте Кристо и поменяться местами с заключенным в соседней камере? Но здесь шутки неуместны, отвечать надо серьезно. Я сразу заявил, что на следующий день записываюсь на душ, меня уже научили это делать.
Когда дверь снова захлопывается, я остаюсь один на один со своими мыслями и журналами. Мартиньш принес мне хороший набор: Rīgas laiks и Ilustrētā zinātne — для интеллекта, Forbes — как отраслевая литература, желтая пресса — для удовлетворения обывательского любопытства и Klubs — для развлечения джентльмена, если никого нет поблизости, можно хоть с девушкой из журнала поговорить.
Спортивная закалка и стабильная нервная система позволяют мне заснуть под конским одеялом, без подушки и при бьющем в глаза свете. Когда я просыпаюсь, никак не могу понять, сколько времени прошло. Время тут тянется дольше, оно ощущается совсем по-другому, и отсутствие наручных часов тоже вызывает странное чувство дезориентации. На своих квадратных метрах ты можешь делать, что хочешь, хоть прыгать на одной ножке, если это помогает скоротать время.
Поспать и почитать журналы — это круто, но кушать все равно хочется! Давно уже светло, солнцестояние как никак, может, обо мне тут забыли? Нет, вот уже слышно, как чем-то гремят, значит, часов девять (время завтрака, как мне обещали). Еду подают через окошко в двери, раздает женщина. На завтрак — манная каша в пластиковой миске и теплая вода с чайным пакетиком. Вкус напитка даже не понимаю, но пить можно, на ресторан нечего надеяться. Я прочитал все журналы, в том числе хвалебное интервью со своим партнером по бизнесу, руководителем Eco Baltia Марисом Симановичсом. Принесли обед: очень вкусный щавелевый суп и рыбка с рисом. К еде не придерешься.
После обеда открывается окошко, и охранник делает неожиданное предложение — хотите прогуляться? Конечно! Меня выводят на площадку размером примерно десять на десять метров на крыше здания, одна дверь, над головой — решетка, зато свежий воздух. Я один и могу делать то, что хочу. Решил побегать. Один круг, пять, десять… По времени и по ощущениям пробежал около пяти километров. Когда дверь открылась, я был весь мокрый от пота. Охранник смотрит на меня с интересом: «Вы, наверное, захотите принять душ!» — Ну да, не откажусь! Душ — хороший. Пол сухой, кажется, что сегодня я тут мылся первым. Возможно, другие не знают, что можно потребовать такое удобство, а может, и не хотят. Немного смущает то, что приходится обходиться без полотенца, как-то не подумал взять с собой остаток от своих шести метров туалетной бумаги, мог бы хоть как-то вытереться... А потом уже и ужин: гречневая каша с сосиской. Кормят хорошо, упрекнуть не в чем. И журналы интересные, и пробежаться смог, но…
Самое тяжелое то, что ты не знаешь, что происходит. Наступает вечерняя проверка, снова бодро сообщаю, что за сегодняшний день я не изменил свою личность. Кажется, что я остаюсь здесь еще на одну ночь, но нет. Сообщают, что меня освобождают. На улице уже ждет адвокат. Процедура строгая, но корректная. В целом о персонале ничего плохого сказать не могу, свою работу они выполняют по-деловому и без ненависти. Единственный, кто демонстрирует превосходство власти, это последний конвойный. «Вынуть руки из карманов!», — грубо командует он.
Я получаю бумагу, в которой указано, за что меня задержали. Пока я валялся на дерматиновой койке, проводя время за чтением желтой прессы, следователи KNAB вместе с представителями Eco Baltia работали в поте лица, сочиняя новую историю о моих преступлениях. Если сутки назад я был задержан как опасный для нации спонсор политических партий, то теперь выясняется, что партии я уже не финансировал, но зато в крупных размерах обманывал собственное предприятие.
Номера статей, которыми пестрят предназначенные для подписания бумаги, я еще не выучил наизусть, это свойственное зекам мастерство у меня разовьется лишь позже. Сейчас же я просто читаю короткий пересказ и не понимаю, как вообще такое можно сочинить и принимать всерьез. История все та же: наше предприятие, заключив договор об услуге с фирмой Закатистовса, на самом деле якобы спонсировало его партию, но теперь мое преступление состоит уже не в спонсировании этой партии, а в том, что я якобы обманывал свою собственную компанию.
Сначала я даже не мог понять, не себя ли я обманывал, поскольку я же являюсь руководителем предприятия. Но, наверное, в течение этого дня Симановичс вдруг почувствовал себя очень обманутым. Пока я ничего не понимаю, спрашиваю адвоката, должен ли я это подписывать, получаю утвердительный ответ. Оказывается, свобода возвращена мне лишь частично, то есть я вынужден подписать еще и документ о том, что без разрешения следователя не должен покидать свое место жительства более чем на 24 часа. Ну ладно, хочется скорее выбраться из тюрьмы, подписываю, что требуется.
Оглядываясь на эти события, я испытываю двойственные чувства. С одной стороны, я до сих пор чувствую огромную обиду на свою страну, которая подвергла меня, совершенно невинного человека, такому унижению. С другой стороны, эти проведенные в тюрьме дни солнцестояния большой травмы мне не нанесли. И на это можно было бы взглянуть как на своего рода пикантный опыт, если бы не жуткое осознание того, что механизм государственной власти — в его самых жестких проявлениях — может быть запущен против тебя какими-то мелкими негодяями. И на любого человека, который чего-то достиг в жизни, что-то заработал или что-то подписал, также как и на меня, можно написать жалобу и запустить механизм мучений и унижений, разрушающий твою репутацию. Унизительно даже не столько то, что поездку в деревню теперь надо согласовывать с KNAB и спрашивать разрешение отпраздновать Лиго, сколько осознание того, что кусают свои. Сами, по своей инициативе или по заданию более крупных зверей, но кусают сильно, потому что властные структуры это не только допускают, но и содействуют этому.
